Голова, словно я был тряпичной куклой, тащилась по холодной брусчатке вслед за связанными руками и ногами, и отзвуки боли пронизывали все тело. Сил сопротивляться людям, которые волокли меня, усмехаясь и перекрикиваясь, совершенно не было. Я чувствовал только слабость, голод и полную истощенность. Несколько раз я начинал задыхаться, когда тащившие меня всадники тормозили, и мое тело пролетало чуть вперед, ударяясь грудью о жесткие камни. Голова, разбитая, со скомканными длинными волосами, полная копошащихся в них вшей, подлетала, словно мяч и, пронзая тело болью все мое существо, опускалась на дорогу.
В голове крутилась лишь одна мысль: «Сказать! Я должен сказать! Иначе мне не освободиться! Он слишком силен и слишком уверен, что я принадлежу ему навеки! Бедная, бедная Анна… Неужели она никогда этого мне не простит?»
Перед внутренним взором проносился образ рыжеволосой задорной девушки с зелеными лучистыми глазами и теплой улыбкой, которую я чувствовал так, будто она была рядом. Я должен пожертвовать ею и собой. Мы оба должны сгореть.
***
Анна. Это имя было со мной с самого рождения. Я не знал, кто она, откуда взялась и существует ли вообще, но ни секунды не сомневался, что мы связаны. И однажды нам предстоит встретиться. Только позже учитель объяснил, что именно она повинна во всех моих бедах. Но я так и не поверил ему, как всю жизнь отказывался верить.
Когда я проснулся, в доме было еще совсем темно. Безлунная ночь заставляла напрягать глаза, чтобы разглядеть очертания большой комнаты, единственной в доме, с окнами на все стороны. Конец августа принес первые ночные заморозки, и если выдохнуть, изо рта пойдет белесый дымок. Как будто я взрослый и курю.
Гадкий сон снова пришел ко мне после нескольких спокойных дней, не дав нормально выспаться. Я постарался сдержать крик и лишь тихо всхлипнул – мама не любит, когда я рассказываю ей о страшных снах. Начинает причитать и снова искать спасение. Так зачем ее расстраивать?
Мама говорит, что я все выдумываю и запрещает смотреть страшные фильмы по телевизору, потому что я – слишком впечатлительный, и потом мне мерещится всякая пакость. Она всегда делает вид, что не верит, но я-то замечаю, как она поглядывает на меня, когда я говорю с Ним.
Я помню свою жизнь лет с трех, это сейчас, в семь, я достаточно взрослый и научился скрывать лишнее. А раньше я рассказывал о Нем маме, а она плакала по ночам. Тогда я пообещал себе больше ее не расстраивать.
Сначала я не понимал Его – Он говорил незнакомые слова, вел какие-то беседы и отдавал приказы, каждый раз раздражаясь, что я не слушаюсь. Я знаю, что это Он изо дня в день показывает мне сны: они идут один за другим, рассказывая целую жизнь, потом начинаются заново, как сериал. Пока я не запоминаю каждую деталь, каждое ощущение, каждого человека.
Он называет меня Иоганном, хотя мама говорит, что я – Игорь, и никакого другого имени у меня нет. Мне же «Иоганн» нравится куда больше, но я пообещал маме никому это имя не говорить. И уж тем более не рассказывать про него, иначе меня заберут в больницу насовсем и положат одного, а не с мамой, как в детстве, когда у меня страшно разболелась голова.
Половицы скрипнули, и в темноте я мог разглядеть, как мама поднялась с кровати и, завернувшись в шаль, отправилась разжигать котел. Скоро по трубам побежит горячая вода, и можно будет так сильно не кутаться в одеяло.
В дальнем углу, который мы называли кухней, блеснул синий огонек – мама зажгла плиту и поставила греться белый эмалированный чайник, разрисованный цветами. Сейчас посреди ночи я этого не видел, но хорошо помнил. Она вздохнула и присела на табурет возле обеденного стола – ей тоже не спится.
Я спустил с кровати босые ноги и нащупал на холодном полу тапки на несколько размеров больше – на вырост. Обернувшись в одеяло, я побрел сквозь комнату к маме. Она едва слышно вскрикнула, заметив движение, но узнала меня и успокоилась. Ее лицо слабо освещалось горящей конфоркой плиты, но я видел, что она обеспокоена.
– Игорек, ты чего? – ласково спросила она. – Не спится?
Я помотал головой, чувствуя, как колючие волоски щекочут меня по шее.
– Опять твои сны? – В голосе мамы промелькнули нотки страха.
– Нет, мамуль, все хорошо. Просто проснулся, – соврал я.
– Ты очень плохо врешь, – улыбнулась в ответ мама. – Расскажешь, что приснилось?
Я забрался на вторую табуретку и завороженно наблюдал, как мама разливает чай в тонкие чашки с резными ручками.
– Ты расстроишься, – помотал головой я.
– И что! Запомни – мне ты всегда можешь говорить правду. Я тебя люблю, несмотря ни на что.
– Ну, меня куда-то тащили, и я ударялся головой. Очень больно. А еще мне связали руки и ноги. Только я был взрослым. И хотел позвать Анну.
– И как ты думаешь, что этот сон значит? – Мама пристально посмотрела в мои глаза, словно хотела в них что-то прочитать.
– Меня тащили на костер, – уверенно ответил я, зная продолжение. Мама вздрогнула.
– А что говорит… Он? – Она выдавила слова через силу.
– Ничего, сейчас его нет. Тут только я.
– Хорошо. – Мягкая рука с длинными пальцами потрепала меня по волосам. – Пей чай, а завтра мы поедем в Москву, пора покупать тебе школьные принадлежности.
– Мам, а ко мне нормально отнесутся в школе? – Я знал, стоит мне рассказать про голос внутри меня, и дети начнут надо мной насмехаться, как это уже делали все соседские ребята постарше, а их родители и вовсе запрещали со мной общаться.
– Если не будешь им ничего лишнего про себя рассказывать, я уверена, ты найдешь друзей. К тому же, я всегда буду рядом. Твоя учительница – моя давняя подруга, я работаю в соседнем кабинете и всегда буду начеку. Не переживай.
Школа, в которую меня взяли благодаря маминым знакомствам, была обыкновенной сельской школой, куда ходили дети из всех окрестных поселков. Мама вот уже несколько лет работала там учительницей начальных классов, а я в это время оставался под присмотром соседской полуглухой старухи бабы Нюры, которая больше занималась вязанием, чем мной. Меня эта ситуация вполне устраивала – за мной следил учитель, он рассказывал древние истории, похожие на сказки, и учил заставлять старуху выполнять мои желания.
Впервые он назвал себя этим прозвищем совсем недавно, сказал, что я наконец-то могу соображать как нормальный человек, а не как букашка. Мне стало обидно и смешно. Тогда-то он и начал объяснять мне, что мои сны – вовсе никакие не сны, а моя прошлая жизнь. Конечно, когда я поведал об этом маме, она побледнела и чуть не упала в обморок. Зачем-то сильно шлепнув, она выгнала меня на улицу, а сама прижалась лбом к холодному стеклу окна и закрыла глаза.
Я так и не понял, в чем виноват, но про прошлые жизни старался больше не упоминать. Я устроился на качелях между единственных двух берез среди сосен и принялся швыряться шишками, которые находил под ногами. Там-то ко мне и вернулся учитель – теперь уже он отругал меня и потребовал, чтобы я никогда больше не говорил об этом с мамой или с кем-то еще, пока он не разрешит. Я только успел сказать, что маме нельзя врать, как все тело скрутило судорогой. Мне казалось, что внутри горит настоящий пожар, который сейчас сожжет меня и вырвется наружу. Я знал это чувство – не такое сильное, но ужасно болезненное, оно приходило во сне, когда мужчины в плащах прикручивали меня к столбу и поджигали.
И пламя действительно вырвалось – я только и смог понять, что глаза мои были больше не мои, теперь учитель смотрел на поляну под ногами и крутил в руках шишку, а я мог лишь молчаливо наблюдать изнутри собственного тела. Так он в первый раз вышел на волю, заменив меня. Все это длилось лишь несколько секунд, но я хорошо усвоил урок – если хочу оставаться собой, я должен слушаться, в первую очередь, учителя и никогда с ним не спорить.
Чай из свежей мяты и листьев смородины наполнил ароматом ветхий сырой дом, и я большими глотками вливал в себя дымящуюся жидкость. Мама дула на кипяток и удивлялась, как я могу так пить и не обжигаться. Но разве мог я ответить, что после снов о костре и пламени, сжигавшем меня изнутри, мне больше не бывает горячо?
Посидев так еще полчаса, мы разошлись спать. Неприятные воспоминания о страшном сне притупились, и мне ужасно захотелось спать. Зевая, я отправился назад в кровать и тут же заснул, как самый обыкновенный мальчик.